Он повернулся к Хилвару и подтолкнул его к внутренней двери. Тот колебался всего какое-то мгновение, потом, полуобернувшись, кинул прощальный взгляд на холм, на траву, на небо — все такое знакомое — и пошел внутрь.
Сенаторы не отрывали глаз от корабля, пока он на этот раз достаточно медленно, поскольку путь предстоял близкий, не исчез на юге. Затем седеющий молодой человек, который предводительствовал группе, с видом философского смирения пожал плечами и повернулся к одному из своих коллег:
— Вы всегда были против того, чтобы мы стремились к каким-то переменам. И до сих пор последнее слово всегда оставалось за вами. Но теперь — я не думаю, что будущее за какой-то одной из наших фракций… И Лиз, и Диаспар — они оба завершили некий этап развития, и вопрос заключается в том, как наилучшим образом воспользоваться создавшейся ситуацией.
— Боюсь, вы правы, — последовал угрюмый ответ. — Мы вступили в полосу кризиса, и Олвин знал, что говорит, когда настаивал, чтобы мы отправились в Диаспар. Им теперь известно о нашем существовании, так что таиться больше нет никакого проку. Мне представляется, что нам лучше войти в контакт с нашими двоюродными братьями.
Весьма возможно, что мы найдем их стремящимися к сотрудничеству куда более, чем прежде…
— Но ведь подземка закрыта с обоих концов!..
— Мы можем распечатать наш. И пройдет не так уж много времени, прежде чем Диаспар сделает то же самое…
Сенаторы и те, кто находился в Эрли, и остальные, рассеянные по всей территории Лиза, взвесили его предложение и всей душой невзлюбили его. Но иного выхода, похоже, не было.
Росток, высаженный Олвином, начал расцветать быстрее, чем можно было надеяться.
…Горы еще зябли в тени, когда корабль достиг Шалмирейна. С высоты, на которой они находились, огромная чаша крепости выглядела совсем крохотной. Казалось просто невероятным, что когда-то от этого вот черного, как ночь кружка зависели судьбы Земли.
Как только Олвин приземлил корабль среди развалин на берегу озера, леденящая душу атмосфера одиночества и заброшенности охватила его. Он открыл шлюз, и тотчас мертвая тишина этого места просочилась внутрь корабля. Хилвар, который за все путешествие едва вымолвил больше десятка слов, негромко обратился к другу: «Почему ты снова пришел сюда?»
Олвин молчал, пока они не добрались до кромки воды. Только тут он ответил:
— Мне хотелось показать тебе, что это за корабль… И еще я надеялся, что полип, возможно, снова существует… У меня такое ощущение, что я перед ним в долгу, и мне очень хочется рассказать ему, что я открыл.
— В таком случае тебе придется подождать, — отозвался Хилвар. — Ты вернулся слишком рано.
Олвин был готов к такому повороту дела. Возможность того, что полип жив, была слишком слаба, и Олвин не очень огорчился тем, что его ожидания обмануты. Воды озера лежали совершенно спокойно, в них больше не бился тот напряженный пульс, что так поразил их в первое посещение.
Олвин снова опустился возле воды на колени и стал вглядываться в холодную темную глубину.
Крохотные полупрозрачные колокольчики, за которыми тянулись почти невидимые щупальца, медленно передвигались в разных направлениях под самой поверхностью. Он опустил руку в воду и зачерпнул один такой колокольчик. И тут же выплеснул его обратно, ойкнув: колокольчик его стрекнул.
Придет день — возможно, через несколько лет, а то и столетий — и эти безмозглые кусочки протоплазмы снова соберутся вместе и снова народится огромный полип, его сознание пробудится к существованию и память возвратится к нему.
Было бы интересно узнать, как примет это существо все, что ему, Олвину, удалось установить…
Быть может, ему не слишком приятно услышать правду о Мастере…
В сущности, оно, возможно, даже не захочет признаться себе в том, что все эти столетия и столетия терпеливого ожидания прошли совершенно бесцельно…
Но бесцельно ли?
Хотя это существо и было обмануто, но его столь долгое бдительное терпение оказалось теперь вознаграждено.
Чуть ли не чудом оно спасло из прошлого знание, которое иначе было бы безвозвратно утрачено.
Теперь оно, распавшееся на клетки, сможет, наконец, отдохнуть, а его символ веры отправится туда, где почили миллионы других верований, полагавших себя вечными…
…Олвин ничего не делал для управления машиной. И все же они поднимались и поднимались, пока весь Лиз не распростерся под ними — зеленый остров в охряном море. Никогда раньше Олвин не забирался так высоко. Когда, наконец, корабль замер, внизу под ними лежала вся Земля. Лиз теперь был совсем крохотным — изумрудное пятнышко на ржавом лике пустыни. А далеко, у самого закругления этого полуосвещенного шара, что-то сверкало, будто рукотворный драгоценный камень. Таким Хилвар впервые увидел Диаспар.
Они долго сидели, наблюдая, как Земля поворачивается под ними. Олвину хотелось бы показать властителям в Лизе и Диаспаре весь этот мир таким, каким он его видел сейчас.
— Хилвар, — наконец выговорил он. — А ты уверен, что то, что я делаю, правильно?
— На мой взгляд, ты прав, — медленно сказал Хилвар. — Наши два народа были разделены слишком долгое время… — Это правда, подумалось ему, хотя он и понимал, что личные его ощущения все еще противоречат такому ответу.
С уверенностью, которая выходила за пределы логики, Олвин знал, что благополучие народа требовало сосуществования двух культур. В этом случае индивидуальное счастье окажется на втором плане. На момент человечество ясно представилось ему чем-то куда более драгоценным, нежели просто фон его собственного бытия.